«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий
Недавно мне попались у Гиппиус в стихах времен революции строчки со словами о «вонючих» солдатах. «Ах, ты паразитка, подумал я, – ты же питаешься хлебом, который вырастил этот крестьянин и плещешься в ванне, которая сделана этим рабочим». Вот таких вонючих гнид, действительно, надо вычёсывать густым гребешком – для таких, как Гиппиус место было в эмиграции. Оценивая революцию, она думала о своем рухнувшем благополучии. Отвратно, когда ПОЭТ думает не о благополучии народа, а о благополучии своем. Одной строчкой она зачеркнула все свои стихи. Ну, зачем она это сделала, оставалась бы на нейтральной полоске лирики. «А на нейтральной полосе цветы – необычайной красоты».
И вспомнился мне из фильма «Дни Турбиных» романс, где про душистые гроздья акаций, соловьев и про то «какими мы были наивными, как же мы молоды были тогда». Этот романс мне безмерно нравится, я прямо физически чувствую это обаяние молодости и беззаботности, и вдруг голод, продовольственные карточки, холод, буржуйки и трудовая повинность («сопротивляющихся расстреливать»). Неприятие было естественным, но это были обыкновенные люди из прослойки между теми, ради кого творилась революция, и теми, против кого творилась революция. Их жизнь определяли будни, и они не способны были встать над этими буднями, а это были будни, когда перемалывалась вся Россия, и они попали между жерновами. Мне те молодые люди близки, как родные. Они – это мы, только мы уже не прослойка. Поэту же ниспослан дар божий, он является каналом – проводником духовности в народ, он не имеет права опускаться до уровня оценки процессов творчества народа по своим мимолетным будням.
В то время стоящие у власти революционеры, состояние наступившего мира рассматривали только как мирную передышку. Пролетарская революция Марксом прогнозировалась только как Мировая. Еще свежи были начертанные на красных полотнищах лозунги: «Даешь Берлин», «Даешь Варшаву», когда гражданскую войну вознамерились превратить в Мировую революцию. Ленин настолько был наивен в своем представлении о том, что мировой пролетариат готов подняться на мировую революцию и только и ждет прихода «братьев по классу» из России, что войска, устремившиеся к Варшаве, нацеливал на дальнейшее продвижение в сторону Италии!! Не получилось. В Польше, только что оторвавшейся от России, на защиту независимости поднялись бывшие соратники в революции – социал-демократы, которые в отличие от теории не бросились творить Мировую революцию, потому что в тот исторический период это предполагало вновь объединение с Россией. Нас не ждали, и объединятся с нами не хотели, а силы для захвата не было. Стать сильной страна могла только в результате мгновенной индустриализации.
Мгновенной она могла стать только благодаря оснащению промышленности орудиями производства, поступившими извне, не дожидаясь собственного их производства. Кредитов для ее покупки нам дать не могли, т. к. мы уже отказались выплачивать долги только потому, что они были взяты другим правительством.
Платить надо было наличными. Для торговли мы могли, сжав страну в кулаке, выдавить из страны только хлеб, лес и пушнину. А покупали мы только средства производства, на покупку средств потребления денег не тратили. Страна не покупала «рыбу», а покупала «удочки».
Опыт НЭПа показал, что, несмотря на бурное и почти мгновенное развитие внутреннего рынка, хлеба для внешней торговли при отсутствии крупных землевладельцев не было – все шло на внутреннее потребление: до достижения сытости в основном в самом сельском хозяйстве. До революции крупные землевладельцы на хлебных биржах торговали хлебом там, где он был дороже. Хлеб шел на экспорт, в то время как малоземельным крестьянам, хлеба порой не хватало даже на пропитание. До революции Россия, оставаясь полуголодной, кормила Европу.
В 27 году хлеба вырастили почти как в 13 году (95%), а товарного зерна получили почти в два раза меньше, чем в 13 году, потому что земли помещиков поделили между крестьянами, и хлеб «съели» сами крестьяне. То есть в 13 году крестьяне из-за нехватки земли вырастили почти в два раза меньше зерна, чем им было нужно для собственного потребления. За что Столыпина прозвали: «Вешателем»? За то, что он вешал тех, кто хотел получить землю, а Столыпин малоземельных сгонял с земли, превращая их в батраков и городских рабочих, или переселяя в Поволжье и Сибирь, чтобы организовать на «освободившихся» землях фермерские хозяйства с товарным производством, и развивать промышленность.
В 27 году, когда началась мгновенная индустриализация, чтобы обеспечить экспортные поставки, в городах пришлось вводить карточную систему. Обеспечить зерном и внутренний, и внешний рынок могло только существенное повышение на тех же пахотных землях урожайности. В стране стало бурно развиваться промышленное производство удобрений, но применять удобрения могли только хорошо организованные крупные хозяйства.
Таким образом, для получения товарного зерна, партия должна была выбрать один из двух путей: или организовать крупные хозяйства, но видоизменив форму отчуждения земли и урожая, или дать простор фермерским (кулацким) хозяйствам, согнав малоземельных с земли и превратив их в батраков. Второй путь был отвергнут, потому что, во-первых, это было неприемлемо с классовых позиций, т. к. противоречило целям революции – ликвидировать деление народа на батраков и хозяев, а во-вторых, на такие преобразования нужны были долгие годы мирного времени.
Сталин повел партию по первому пути на основе коллективных и государственных сельских хозяйств. При этом была учтена психология толпы, ненавидящей индивидуалистов выскочек – кулаков, и стремящейся к общине, где свои неудачи было удобнее спрятать за общей спиной. Руководители новых крупных хозяйств (председатели колхозов, директора совхозов) не были помещиками, они не могли, как помещики устраивать балы для соседних помещиков, развлекаться псовыми охотами и жить в барских домах – дворцах. Председатели и директора были такими же крестьянами и жили в таких же крестьянских жилищах. При успехе в работе и получении богатого урожая, они не становились богаче – их награждали почетными грамотами, медалями и званием депутата какого-нибудь Совета. Превосходство их жизни по отношению к их работникам было в пределах «разумного»: по полям они не пешком ходили, а ездили на дрожках (а иногда и на телегах) и щи у них всегда (?) были с мясом, а яичница на сале. Крестьяне завидовали «начальникам», но у них не было чувства ненависти – «начальники» были такими же «трудягами», но более удачливыми. Назначенные «сверху» они были беспрекословно послушны власти; лишенные должности они, в лучшем случае, вновь становились крестьянами.
На бумаге и в декларациях коллективизация выглядела красиво и обосновано, а в реальности это обернулось для колхозников новым крепостным правом. В этом новом крепостничестве колхозник не был собственностью председателя колхоза, он был «государевым» и колхоз покинуть без причины колхозник не мог, т. к. у него не было паспорта.
Между тем, удобрения пошли на экспорт, урожаи в колхозах не росли так, как это требовалось для всё увеличивающихся нужд экспорта, и для получения товарного зерна, зерно стали вывозить не только по плану, но и сверх плана, оставляя для оплаты трудовых усилий колхозника только определенный «начальством» минимум – иногда всего 100 грамм. Фактически вернулись к «продразверстке», но зерно брали не у крестьянина, который мог отказаться зерно производить, а у коллектива, где каждый должен был отработать заданный минимум трудодней, как при барщине при крепостном праве.
На землях крупных поместий организовали Совхозы. Крестьяне, работающие в совхозах, считались рабочими, и получали за работу денежную зарплату, это было лучше, чем горсть зерна, хотя зарплата совхозного рабочего была существенно ниже зарплаты заводских рабочих.
При коллективизации встал вопрос о том, что делать с успешными
